Девчонка по прозвищу Сталин-Кавказ

Она выросла в станице Северской в многодетной семье, родилась последняя, 11-я по счету, когда её маме было 50. Вера Антоновна прошла с боями от аула Понежукай через Абинск, Крымск, Тамань, Керчь, Ялту, Бахчисарай до Симферополя. Воевала в Польше. Награждена орденом Отечественной войны 2 степени, Орденом Трудового Красного Знамени, высшей польской наградой Орденом Грюнвальда, медалью Одэр Нисса Балтик и многими другими.

 ЗА КАРТОШКУ — РАССТРЕЛ

Когда немцы пришли в район, они отбирали продукты, животных, у кого что было… Мы жили на улице Островского. Я закопала дома бураки и утрамбовала их так, что нельзя было догадаться, что в земле что-то лежит. Эти бураки спасли нас зимой.

Я научилась вязать носки, мама их выменивала на фасоль. Как-то раз мама пришла радостная:

— Вера, за твои носки два блюдечка дали!

…Однажды нас, молодежь, пригнали в поле собирать картошку для немцев. За украденные овощи — расстрел. Я отобрала десять картофелин, завернула их халатик и положила в ведро. Девчата тоже насыпали картошки в ведра. Но наш бpигадир заставил высыпать:

— С ума сошли, немцы увидят, всех расстреляют!

А я свой сверток подняла, он ничего не заподозрил.

Девчата пошли через кладку на улицу Красноармейскую, а я по Ленина пошла. И там меня остановили немцы. Заставили показать ведро. Я подняла халат ведро пустое. Они меня пустили. Когда я рассказала все подругам, они испугались:

— Из-за тебя всех нас расстрелять могли!

…Однажды я шла по yлице Кирова. В небе появился самолет. Он сбросил листовки. Две упали недалеко от меня в речку. Я побежала и одну достала. Не читая, я скатала ее в трубочку и спрятала за пояс платья. Со всех ног помчалась домой. Вижу полицаи. Что делать? Спросят, почему так быстро бежишь? Я села на корточки прямо у дороги, пусть думают, что мне в туалет надо было. «А вдруг подойдут, а подо мной ничего нет? Я встала и пошла не спеша. Поравнялась с ними, а полицаи хохочут:

— Вот так приспичило!

Дома показала листовку. Там были призывы нашего правительства о том, чтобы мы не сдавались врагу и оказывали сопротивление немцам.

— Да нас же расстреляют, ненормальная! – накричала на меня старшая сестра и порвала листовку.

Зря, можно было ее спрятать.

 ШТРАФНИКИ

Начиналась моя фронтовая жизнь в 1943 году в 70-м полку, а ауле Понежукай, где я была связистом, обслуживала пятилинейный коммутатор. Дважды меня посылали относить секретные пакеты. Идет бой, а мне надо под пулями ползти, чтобы как можно быстрее доставить секретные донесения.

Однажды я пошла с секретным пакетом в Тамань. Под Темрюком наткнулась на штрафников. Человек пятнадцать окружили меня. Один начал ко мне приставать, рванул на мне гимнастерку.

— Миленькие, не трогайте меня, у меня важное поручение, мне идти надо, — взмолилась я.

Я больше всего боялась, что сейчас он рванет майку, а под ней пакет со взрывчаткой. Документ ведь секретный. На мое счастье откуда-то взялся матрос, видимо их начальник.

— В чем дело?

Глянув на мою гимнастерку, он все понял. Выяснив, куда я иду, сказал:

— Я провожу вас.

Мы пришли в штаб.

-Почему в таком виде? — обратился ко мне командир. И, увидев матроса, спросил:

-Они вас не обидели?

-Нет, нет, не обидели, — ответила я дрожащим голосом…

 СТРИХНИН И МЫШЬЯК СПАСЛИ ОТ СМЕРТИ

Во время боя порывы связи были постоянные. Под свист пуль и взрывы приходилось выполнять приказания. Однажды я устраняла порыв, и меня ранило. Лечили меня в эвакогоспитале №2101. 52 дня я не двигалась, не могла, есть пищу. Ленинградский профессор Леванин применил на мне свою научную теорию. Попеременно колол мне стрихнин и мышьяк в очень маленьких дозах (микродоли). Сначала я почувствовала ноги. Однажды были налет и сумасшедшая бомбежка. А у меня к горлу подкатился комок. И вдруг, словно кто-то открыл мне уши. Я услышала, как стреляли наши зенитки и впервые сказала:

— Доктор, стреляют…

Профессор Леванин вскочил от радости: будет жить… А потом подхватил меня на руки:

— Что, Вера, соскучилась по стрельбе?

 ЛЕНЬКА

Шли бои за Керчь. Два батальона нашего полка вели сражения. Мы готовились к переправе. Дежурный офицер обходил эшелон. На сцеплении вагонов увидел мальчика.

— Ты кто?

— Я Ленька, я буду мстить за убитого дядю.

Отступая, немцы угоняли мужчин и даже детей. Среди них были Ленька с дядей. Ночью полицаи выгнали людей за село и заставили рыть могилу.

— Будут стрелять, прячься за меня, я упаду, падай и ты, — шепнул дядя Леньке.

Людей поставили у края могилы. Дядя закрыл Леньку. Мальчик не помнит, как оказался на земле. Тут пошел дождь. И Ленька услышал:

— Никуда они не денутся, утром придем, закопаем.

Ленька долго плакал над телом дяди, а потом, промокший насквозь, ушел в поле. Он набрел на какой-то хутор. Пожилая женщина несла в коромысле воду. Увидев посиневшего, всего в крови мальчика, она привела его домой. У Леньки началась горячка.

Бабушка Марфа выходила его травами. И Ленька отправился на фронт.

Так он и еще три детдомовских девчонки оказались в нашем полку. Они стали настоящими солдатами.

 КРОВАВАЯ ПЕРЕПРАВА

Декабрь сорок четвертого. Переправа. Каждую ночь немцы минировали морские дороги. Мы погрузились на баржу, которую тащил катер. Нам дали шесты, чтобы ими отталкивать мины. Мы были недалеко от берега, когда раздался взрыв. Катер разлетелся на куски. Баржу накренило набок. Я так ухнулась о воду, что думала разбилась. Меня накрыло водой. Я глотнула соленой воды, хотелось кашлять, но не хватало воздуха, я глотала воду снова и снова. Казалось, она разорвет все внутри. «Это конец», — мысленно сказала я себе.

Меня вытолкнуло волной на поверхность. Какой-то моряк подхватил меня и поплыл на берег. А на берегу моряки срывали с себя шинели и бросались в воду спасать людей. Слышны были хрипы, кто-то окончательно захлебывался…

Немцы начали высаживать десант, чтобы отрезать наши войска в Крыму.

Второй раз мы переправились благополучно.

 ВОЗДУШНЫЙ БОЙ В БАХЧИСАРАЕ

После ранения меня отстранили от службы в полку. И я стала санитаркой. Железнодорожные пути были разбиты, и наш санпоезд находился за городом. Две недели мы ехали в полуразбитых вагонах. Шел ливень, мы промокли и устали. И теперь решили отдохнуть и искупаться в ручье. Светило солнце. На ромашках гудели трудолюбивые пчелки. Тихо, никаких выстрелов. Лишь изувеченные деревья, да воронки напоминали о войне.

Подошел майор.

— Пять человек одевайтесь и выносите все на просушку на крышу вагонов. Если поезд тронется, оставайтесь на крыше. На ходу не прыгайте. Слушайте воздух. (Мы отличали наши и немецкие самолеты по гулу).

Наш вагон был предпоследним, а склад — у паровоза. Мы вытащили свои вещмешки, разложили на крыше вагона. А потом пошли к складу, взяли белье, разложили несколько пачек мокрых наволочек. И вдруг слышим гул вражеских самолетов.

— Во-о-здух! — кричим.

Поезд тронулся. Машинист решил подальше отвести паровоз от города. Надя Поддубная из станицы Красноармейской крикнула:

— Девчата, а комсомольские билеты?

Сумки ходуном, вот-вот слетят. Надя разгоняется – и на соседний вагон. Все за ней. Мы не слышали, как майор бежал за эшелоном, стреляя из нагана в воздух, и кричал

— Ложись, чертенята!

Последний прыжок, и мы на крыше своего вагона. Каждая падает на свою сумку.

— Хватайтесь друг за друга, нас не снесет воздушной волной! — крикнула Евдокимова.

Один вражеский самолет погнался за эшелоном. Мы увидели, как летчик показал из кабины кулак. Он бросил одну бомбу, потом развернулся – вторую. На нас полетели земля, камни, песок. У Кузьминой по лицу текла кровь. На крышу упал подковообразный осколок. Казалось, он дышит. Задымилась крыша. Я попыталась его сбросить рукой. На пальцах не осталось кожи. Евдокимова сапогом столкнула осколок с вагона.

Стоял сплошной грохот, от пыли и гари день превратился в сумерки. В небе едва проступал еле заметный кружочек — солнышко. От взрывов по земле катился глухой звенящий стон.

Навстречу эшелону бежали моряки, что-то кричали. Но ничего не было слышно. Тогда один моряк сложил руки крестом — знак смертельной опасности. Впереди путь был разбит. Машинист так затормозил, что мы чуть не слетели с крыши.

В небе было 27 вражеских самолетов и только два наших истребителя. Бой был неравный.

Три вражеских самолета насели на наш самолет. Истребитель в пике пошел к земле, у самой земли самолет выровнялся и пошел в сторону. Немцы не осмелились спуститься ниже.

— Молодец, братишка! — кричали моряки, стреляя из автоматов по вражеским самолетам.

 ТАНКОВЫЕ БОИ

Мы стояли в Симферополе, когда ступил приказ отправить нас в помощь Войску польскому. Меня в то время комиссовали, и как инвалида должны были пустить домой. Но бойцов не хватало, поэтому я осталась на фронте.

Мы подъезжали к польской границе. Шел танковый бой, где танки шли на танки. Я увидела, как дыбом встали два танка немецкий и советский. И из люка нашей машины до половины свесившись, висел сгоревший танкист, так и не добравшись до земли…

…Меня вызвали в штабной вагон, на столе лежал мой военный билет.

— Вера, помоги еще раз Родине. Poдина тебе доверяет, — сказал мне замполит Маковский. — Будешь служить в польском госпитале.

Нам, русским санитаркам, дали сержантские звания и перевели в младших медсестер. Мы приняли вторую присягу, у границы брали комочек родной земли. Партийные и комсомольские билеты оставили на хранение. (Но документы не сохранились).

 ЖИЗНЬ В ДРЕВНЕМ МОНАСТЫРЕ

В Варшаве всем выдали польскую форму. Госпиталь получил белье, постельные принадлежности, медикаменты на 2000 раненых. Нас обеспечили топливом.

Госпиталем командовал майор Андрей Николаевич Шляхтин. Так как людей не хватало, прислали 10 человек поляков, санитаров, бывших пленных. Среди них был и главарь банды пан Дерковский. С ним пришел и его связист, ко­торого он выдавал за племянника. А сама банда — около 50 человек — находилась в лесу. Но мы этого не знали.

Наш госпиталь поместили в действующий монастырь, в котором было много монашек. Это было отдельное государство. Все предметы: инвентарь, посуда — все было помечено гербом монастыря. Монастырь имел свои земли, сады, живот­ных, обслуживающий персонал, рабочих.

Третий этаж занимали монашки, там же находился костел. На всю длину костела были ряды столов, напоминающие наши школьные парты. Икон не было, только распятие. На богослужении присутствующие сидели.

 ЧИСТОТА И ПОРЯДОК

Что удивило: чистота. Шла война, а в городе, на улицах не увидишь и спички. На каждом заборе висят урночки для окурков. Все бутылки обязательно в мусорном контейнере.

Однажды мы сопровождали раненых в гарнизонную комиссию. Мы сидели на скамье у какого-то дома, ожидали транспорт. По дороге ехал крестьянин. Его лошадь оправилась. Он остановил телегу, взял большой совок, все собрал метелкой и бросил в ящик, который был прикреплен сзади к телеге.

Мы спросили:

— На удобрение?

— Нет, я большой штраф заплачу.

 ЧИСТОКРОВНЫЕ ПОЛЯКИ

Однажды произошел такой случай. Санитарка похвасталась:

— Я чистокровная полячка.

А одна из медсестер с ее родины возьми да и скажи:

— А бабка твоя – украинка. Дед привез пленную украинку и женился на ней.

Катя исчезла. Появилась она только через несколько дней. Ее нельзя было узнать. Она осунулась, нервничала, злилась.

А утром ее обнаружили в туалете. Она повесилась. А на груди приколот лист: «Я не хочу жить, во мне течет украинская кровь».

 ПОЛЬСКИЙ ТЕАТР

Так как раненых в нашем госпитале было немного, Шляхтин решил показать нам иностранный театр. В театр мы шли строем. Как обычно мы запели:

— Эх, тульские самовары, самопалы…

Открылись окна, люди выскакивали на балконы. Оказывается, у поляков не за­ведено петь на улице — некультурно.

Места у нас были в первом ряду. Начался спектакль. Открылся занавес. Пять красивых рам, в каждой стояла девушка в кисейном розовом платье.

— Ты смотри, как живые! — воскликнул кто-то.

Заиграла музыка. И вдруг девушки выпорхнули из рам. Под балахонами у них ничего не было. Я разглядывала публику. Дамы были разодеты в красивые платья как у принцесс. На них были красивые шляпы в цветах – я такие видела на картинках в книгах. Обуты в серебряные и золотые туфли.

Стены и потолок в театре украшены красивой лепкой. Огромные хрустальные люстры напоминали кружева.

Нам очень понравилось. Под впечатлением спектакля назад мы шли молча. И вдруг на улицу стали выскакивать военные (рядом стоял польский полк). Мы думали, что это нападение. Вперед вышел офицер:

— Россиянки, запевайте! У вас же принято петь на улицах, — явно смеялись над нами.

— Попросите наше командование, мы устроим вам концерт, — парировали мы.

 ЗАМОК КНЯЗЯ САПЕГИ

В 27 километрах от монастыря находился древний замок Сапеги, которого поляки называли королем леса. Мы отправились туда на экскурсию.

Двухэтажный замок стоял на возвышенности. Там были растения со всего света, в центре замка — двор. На втором этаже — терраса, по которой можно было обойти весь двор. Во дворе – бойницы, орудия. Замок обнесен рвом. Сохранился и металлический мостик князя. На лужайке была тенистая площадка, где, князь развлекался с гостями. В двух озерцах водились дикие утки. На одном из озер — островок. Посередине стояла скамья, увитая розой, там князь встречался с наложницей. А, напротив, на стояках стоял охотничий домик, с балкона которого князь стрелял уток.

В замке есть костел, где похоронен князь, рядом его cын. Любимые слуга, конь и собака — похоронены в ногах.

Из подвала замка в горы ведет подземный ход. Мы спустились в него. Тоннель был узкий и темный, пахло сыростью. У нас не было фонарика, и мы вернулись. (Это и спасло нас. В это время там засели бандиты и наблюдали за нами).

Вечером того же дня в замок переехал другой госпиталь. Ночью бандиты сняли всех часовых и вырезали весь госпиталь. Единственный раненый, истекая кровью, выполз на дорогу. Утром крестьяне подобрали его и привели к нам. Медики привели его в сознание. Он и рассказал нам о том, что произошло. На другой день раненый умер.

Сестры ходили хоронить убитых. В братскую могилу положили двести семь человек…

 ЧУТЬ НЕ УТОНУЛА

Шли бои за Варшаву. Привезли много раненых. Уже вторые сутки все не спали. Когда унесли последнего раненого в палату, объявили отдых. Врач Кособрюхова спала, положив голову на истории болезней. Одна медсестра спала, сидя на стопке простыней в платяном шкафу. Двое санитаров поляков сидели на окровавленных носилках, склонив головы на плечи друг другу.

Я весь день бегала без шинели и очень замерзла, поэтому решила, сначала отогреться в горячей ванной. Дверь не закрыла, думала я мигом.

По коридору шел ксендз. Увидев свет, он зашел в ванную.

— Детско спит, опустив голову, вода до бороды, — рассказывал он потом.

Он взял простыню, вытащил меня из ванной, завернул и отнес казарму.

— Что случилось? – проснулась сестра Песчанская.

— Тихо, детско спит, забери ее одежду в ванной.

Я спала крепким сном и ничего не слышала.

 ПОГОНЯ

Наши части отступили. В городе остались госпитали и интендантская часть. Мы, медсестры, жили по квартирам. Однажды переодетые в советскую форму бандиты зарезали на квартире двух медсестер, а одну увели с собой. Рано утром медсестра Стехва, с которой мы жили вместе, пришла на квартиру после ночной смены. Где-то слышалась перестрелка.

— Что на улице? — спросила я у нее.

Но Стехва не ответила, она уже спала. Я надела польскую форму и пошла в госпиталь. Только обошла наш дом, слышу:

— Стой!

Двое в советской форме подошли ко мне. У каждого на груди висело по две гранаты. «Странно, — подумала я, — патрулям выдают по одной гранате».

— Кеды идешь? В шпиталь? Это над рекой, в монастыре?

Я кивнула, поняв, что они не русские. А они поняли, что я не полячка.

Я пошла. Мне бы дойти до переулка, а там квартал до монастыря. Лунно, скрипит снег под ногами. Слышны только мои шаги. Мне очень хотелось ог­лянуться, но понимала: рано. Дойдя до переулка, я резко повернулась и упала, по­скользнувшись. В этот момент прозвучали два выстрела. От забора полетели щеп­ки.

Вскочив, я побежала изо всех сил. За мной послышались шаги. А вскоре просвистела пуля.

— Не стреляч! Живьем — живьем взять!

Перебегаю площадь перед монастырем.

— Товарищи!

Только я добежала до ворот, ниша раскрылась, часовой Толя Кашуба схватил меня и бросил к лестнице подвала напротив ворот.

Мы кубарем слетели по ступенькам. А в это время бандиты через стену бросили две гранаты.

Днем в монастырь прибежала хозяйка квартиры. (Бандиты бросили в квартиру гранату. Стехва проснулась от стрельбы, выскочила во двор и залезла в собачью будку).

— Ой, убивы, убивы! – причитала она.

— Вы девушек видели? – спросил ее Шляхтин.

— Нет, я боюсь туда заходить.

— Девушки живы.

 ГОВОРЯЩИЕ САПОГИ

Я по заявке врача приводила в рентгенкабинет из палат раненых. К вечеру, когда всех раненых осмотрели, поляк доктор Бужинский зашел в лабораторию.

— Павел Михайлович! – крикнул он доктору Буззину. – С нашей Верой не все в порядке. У нее разговаривают сапоги.

Буззин усадил меня на кровать, и с левой ноги стал снимать сапог.

Нога была в крови. Я потеряла сознание. Когда меня привели в чувство, поляк рассмеялся:

— Пол дня ходила без ноги, а увидела кровь, умерла.

Когда убегала от бандитов, я ничего не почувствовала. Оказывается, пуля пробила сапог и прошла над косточкой, задев мякоть навылет. На память у меня остался осколок.

 СУМАСШЕДШИЙ ПАН СТЕФАН

Мне дали отгул, и я пошла на квартиру, где были свободные места.

К нам в комнату пришла служанка, сказав, что нас зовет хозяин. Я и Надя Поддубная вошли в кабинет. Пан Стефан стоял у открытого шкафа. Увидев меня и Надю, он стал швырять в нас деньги. (Оказывается, Польское правительство по указу Берлинского монетного двора провело денежную реформу).

Жена хозяина с прислугой кинулись к нему. Но пан Стефан схватил нож – и на них. Служанка заперлась в туалете, а жена убежала на балкон. Мы с Надей бросились из комнаты к выходу на улицу. Но пан Стефан преградил нам путь с автоматом в руках. Рядом окно на улицу. Надя ударила сапогом по стеклу. Раздался выстрел. Мы вылетели наружу. У меня до сих пор от стекол остались шрамы на пальцах. Схватив друг дружку за руки, мы помчались к монастырю.

Через несколько часов привезли жену пана Стефана с переломами. В безумии он выбросил ее с балкона.

 НА ВОЛОСКЕ ОТ СМЕРТИ

Подошли регулярные войска. Нас должны были перевести в другое место. Вещи уже были на вокзале. Там же мы разбили палатки.

Наша контрразведка перехватила телеграммы бандитов о готовящемся нападении на санэшелон. Банда была уже в городе. Шляхтин успел передать по рации, что монастырь хотят захватить. Тяжелораненых мы отнесли в подвал. Монашки ушли через подземный ход.

Бандиты подорвали одну половину кованых ворот, капитан Воробьев не успел выскочить, ему придавило ноги. Я и еще одна санитарка подбежали к нему.

— Доченьки, обрубите ноги! — попросил он.

В это время подскочил бандит и хотел добить его прикладом. Но я закрыла Воробьева рукою. Удар был очень сильный. Рука повисла и стала пухнуть. Шляхтин выстрелил в поляка.

— Вера, беги в офицерскую палату, — крикнул он мне.

В палате находились пять польских офицеров и наш старший лейтенант Кирсанов. Они подставили к двери шкаф. Я нажала плечом, и шкаф отъехал – паркетные полы были натерты мастикой.

— Надо уходить. Гранату бросят, все погибнем, — сказала я.

Через окно мы выбрались из палаты и побежали в загон для овец. Спустя несколько минут в палате раздался взрыв.

Поручик Грошек подошел ко мне и поцеловал в голову.

— Мы обязаны тебе жизнью.

У ворот шел бой. Мы кинулись подбирать раненых. Спрятав раненых, мы вошли в помещение. На сигналы радистов отозвались наши войска. Они окружили монастырь. Начался бой.

 ВСТАВАЙ, СТРАНА ОГРОМНАЯ

Мы собрались в самом большом зале. Медсестра пани Врублевская молилась стоя на коленях у кровати. Поляки столпились в углу.

Все были в напряженном состоянии. И вдруг старшая медсестра Варя взобралась на выбитое окно. В поднятой руке она держала пистолет. И громко запела:

— Вставай, страна огромная.

Вставай на смертный бой!

Раздался выстрел, и Варя исчезла за окном.

На улице стоял грохот орудий. Вдруг где-то за рекой послышалось «Ура!». Наши бойцы шли в атаку. Потом все затихло.

Обхватив друг друга руками мы пели:

— Пусть ярость благородная

Вскипает как волна

Идет война народная

Священная война.

К нам подбежали поляки, раненые. Не зная слов песни, они подхватывали мотив.

Бой длился всю ночь. Перед рассветом в небо взмыли ленты огня, это наши «катюши» били по подошедшим к городу немцам.

К утру все стихло. По улице шли наши солдаты. А с ними с автоматом в руках Варя Клещ. Ее муж служил в этой части и погиб за два дня до этого боя, так и не встретившись с женой.

 ГОВОРИТ МОСКВА!

Наш радист цыган Гриша Вигриянов подобрал обгоревший радиоприемник. Он его отремонтировал. И поймал волну Москвы. По всем лестницам и коридорам неслось:

— Говорит Москва!

У Буззина в Москве остались жена и двое ребятишек. Я вбежала в кабинет:

— Павел Михайлович, говорит Москва!

— Ну и что тут такого? — спросил Бужинский.

— Эх, доктор, вам не понять. Говорит моя Родина!

Буззин бросил рентгеновские снимки на стол и вылетел из кабинета.

В зале было много людей. А из приемника задорно неслось: «Калинка, малинка, калинка моя…» в исполнении Лемешева.

Когда песня закончилась, Буззин крикнул:

— За освобождение, за весточку с родины Лемешеву ура!

И несколько минут гремело русское «Ура!». А в это время по улице шли наши бойцы…

 СТАЛИН-КАВКАЗ

После окружения поручик Грошек рассказывал в мэрии.

— Маленькая, черненькая, «Сталин — Кавказ» (так меня прозвали поляки) спасла нас. А мы, взрослые мужики, даже не сообразили, что могут кинуть гранату.

Генерал Могучий позвонил Шляхтину:

— Что там у тебя за «Сталин — Кавказ»?

— Приезжай, увидишь.

И Могучий приехал в госпиталь.

А мы со Стехвой во время обеда пошли в бильярдную. Стехва успела толкнуть шарик. А я только кий взяла. Доктор Павловский и бывший пленный немец-переводчик Ёк подошли к Стехве, она отдала им кий. Я только примерилась бить, как немец меня за плечо схватил. Я развернулась и хлопнула его кием по плечу. Кий переломился надвое. Ёк подхватил обе половинки. А в дверях стояли майор Шляхтин и генерал Могучий.

Ёк огромный, а у меня рост всего 152 сантиметра.

— Вера! Да он тебя одним пальцем придавит! — крикнул Шляхтин.

— Пан майор, не наказывайте девочку, я поступил нетактично, — сказал Ёк.

Павловский, смеясь, спросил меня:

— Сестра, ты знаешь, кто он такой?

— Фашист.

— Он барон.

— Он такой же барон, как я баронесса.

— Будет барон с нами вместе носить носилки с ранеными. Его самолет подбили, летчик погиб, а он спустился на парашюте.

За спасение раненых офицеров Польское Правительство наградило меня высшей государственной наградой Знаком Грюнвальда (У нас Орден Ленина) и медалью Одэр Нисса Балтик. Но награды эти я получила только через восемь лет после войны.

 СЕСТРА НАШЛА БРАТА

Мы стояли на большой станции. Здесь было много воинских эшелонов. Нюся Нагула разговаривала с танкистом. Но вот их эшелон начал отправляться. Танкист на клочке газеты написал адрес полевой почты. Уже на ходу, заскочив на платформу к танку, он крикнул:

— Нюся, пиши мне! Я тоже сирота.

Девушка посмотрела на листочек и бросилась за эшелоном. Мы кинулись за ней. Поляк поручик бросился ей под ноги. Нюся упала. Только так ее могли остановить. Она рыдала, слезы лились градом. О ее мечте найти брата знали все. Они росли в разных детдомах.

Шляхтин и Маковский повели Надю к начальнику станции. Воинские эшелоны были под номерами, которые знали только командир части его заместитель.

Пожилой поляк, внимательно выслушал Шляхтина и назвал номер танкового эшелона.

По рации командованию эшелона передали: «Скажите своему танкисту, что он познакомился со своей родной сестрой».

Вскоре Нюся получила письмо: «Милая сестренка, когда мне сообщили, я хотел спрыгнуть на ходу с поезда. Ребята меня связали ремнями. Я бы забрал тебя, но мы идем с боями. Останемся живы, встретимся…»

Когда мы стояли в городе Шреме, на поезд налетел самолет. Он кружил над нами, летчик что-то кричал. Мы думали, провокация, самолет-то русский. Все стали раз­бегаться. А с самолета полетел большой пакет. Это оказалась посылка Нюсе от брата. Он прислал ей большую куклу, одежду, гостинцы, В письме написал, что посылку готовили всем отрядом.

 ЭКЗЕМА И ЯД

В огромном поместье города Шрема стояла фабрика игрушек. Хозяин удрал в Англию, остался только управляющий. Чтобы любопытные не лазали, Шляхтин сказал, что фабрика заминирована. Но одну огромную мягкую игрушку нам показали. Она была из бархата. Издали можно было подумать, что это живое существо. Когда ее заводили ключом, она прыгала, как живая.

На фабрике было стиральное оборудование. При немцах работали пять полячек-прачек. По заданию эсессовцев они заразили микробиозной экземой постельное белье. Не пожалели даже своих соотечественников.

А потом нам отравили пищу. В котел с едой бросили яд. Семнадцать человек спасти не удалось.

Врач-полька, умирая, ползла на коленях, толкая перед собой ведро.

— Панове, — обратилась она ко мне, — у меня марганец в кармане, спасайте людей.

Губы у нее были черные, на лице — красные пятна. Я заглянула в ведро, совсем мало раствора осталось.

— Ядвига Станиславовна, я сейчас воды принесу!

Я побежала через весь двор к крану. Набрала полведра, как вдруг началось землетрясение. Предметы поплыли, меня качало. Сзади подошел Ёк, взял у меня ведро, меня — под мышку. Очнулась я уже в кровати.

Надо мной стоял доктор Фридман.

— Еще один человек ожил.

У Фридмана были самые тяжелые раненые. Сестры каждого кормили с ложечки. Разводили марганцовку и двухсотграммовым шприцем промывали полость рта.

Я помогала медсестрам. Запомнился раненый Юров. Огромный мужчина, а словно ребенок. Только появлюсь в дверях, у него уже слезы на глазах. Закончу процедуру, он благодарно улыбается, а по лицу текут слезы.

Если я нужна была, доктор Фридман брал меня за руку и вел в палату.

— Опять Фридман Веру похитил, — сокрушался Шляхтин.

Раненые просили, чтобы я подежурила возле них ночью. Я что-нибудь им рассказывала и отвлекала от боли. С тех пор меня отпускали часа на два поспать, а потом — в ночную смену.

 РАБОТАЕТЕ КАК СКОТ

Однажды мы разгружали эшелон. Поляки сбежались смотреть на нас как на диковинку. (Оказывается, полячки физически не работают. Если девушка толстая, на ней никто не женится. Если парень испортит девушку и не захочет на ней жениться, ему давали 50 плетей). Один толстый пан в велюровой шляпе, костюме, в лакированных туфлях с тростью в руках сказал нам:

— Да, недаром вас Гитлер угонял в рабство. Вы работаете как скот!

— Кто скот? Мы?

Медсестра Сороколетова хлопнула его кулаком с одной стороны, Песчанская с другой. Побелевший пан поднял вверх руки, уронив трость.

— Прошу, пани, прошу, — лепетал он.

— Убирайся к чертовой матери. Это русские девчата. Убьют! — подскочил к нему замполит.

А сзади до слез смеялся сморщенный старичок, глядя на улепетывающего толстяка:

— Ой, добже-добже, пани. Всю жизнь мечтал ударить пана по тваже (по лицу — прим. авт.).

 ДЕНЬ ПОБЕДЫ

День Победы застал нас в пути. Солнце уже село. Мы подъезжали к станции. И вдруг началась пальба. Стреляли с балконов, с крыш, с деревьев. Мы ничего не поняли, смотрели в небо, думали налет. По перрону бежал советский капитан, стреляя из нагана. Он был очень серьезный. Эшелон еще катился, замполит, спрыгнув, схватил капитана.

— Что случилось?

Тот удивленно посмотрел на него, рванулся вперед и крикнул во весь голос:

— Товарищи, Победа!!! Война кончилась!!!

 БЕРЛИН

Но после Победы мне пришлось еще полгода работать в Польше, домой отпустили только учителей и раненых. В Россию я вернулась 6 октября 1945-го.

А в августе мы приехали в Берлин. Город был полностью разрушен, улицы завалены обломками домов. Нас повезли на экскурсию к рейхстагу. Поднимаемся по широким ступенькам. В нише невысокая дверь. По обе стороны стоят наши автоматчики. В рейхстаг нас не пустили, так как перед нашим приездом было два взрыва, и погибло много людей. Работали саперы.

Мы стояли на ступеньках. К нам подскочил американский офицер — огромный афроамериканец. Я таких черных никогда в жизни не видела, а он, чертяка, улыбнулся белоснежной улыбкой, торжественно поднял палец вверх и сказал по-русски:

— О, ваш Жуков! Если бы Гитлер имел бы хоть одного такого полководца, он завоевал бы весь мир.

А потом запел:

— Выходила на берег Катюша…

Мы подхватили песню. Подбежали французы, немцы, чехи. Все пели знаменитую русскую «Катюшу»…

 * * *

 ЕЙ ЧАСТО СНИТСЯ ВОЙНА…

Вернувшись домой, Вера Антоновна приехала в анапский техникум продолжать учебу. Но доучиться не пришлось — умер отец.

В Северской она долго не могла найти работу, так как болела экземой, которой ее заразили в Польше. До 60-го года она лечилась в майкопском госпитале. И только после того, как она написала письмо в Москву, ее взяли на работу на швейную фабрику в Краснодаре, а затем Вера Антоновна работала на фабрике в Северской.

Ольга Бондаренко